Коллектив авторов - Литература. 11 класс. Часть 2
Обзор книги Коллектив авторов - Литература. 11 класс. Часть 2
Литература. 11 класс. Часть 2
Под редакцией Т. Ф. Курдюмовой
Литература русского зарубежья
Творческие искания писателей русского зарубежья
Литература первой волны эмиграции
После Октябрьской революции и Гражданской войны более двух миллионов россиян вынуждены были покинуть родину. Так возникло уникальное явление, получившее название русское зарубежье. В эмиграции возникали русские школы и высшие учебные заведения, издавались газеты, журналы, книги на русском языке. За рубежом удалось сохранить русскую науку и искусство. Духовно поддерживала соотечественников Русская зарубежная церковь.
В культурной жизни русского зарубежья особую роль играла художественная литература. За рубежом оказались многие признанные писатели: И. А. Бунин, К. Д. Бальмонт, З. Н. Гиппиус, Дон Аминадо, Б. К. Зайцев, Вяч. Иванов, А. И. Куприн, Д. С. Мережковский, М. Осоргин, А. М. Ремизов, И. Северянин, А. Н. Толстой, Тэффи, И. С. Шмелев, Саша Черный, А. Т. Аверченко. Среди покинувших родину были и молодые писатели, недавно заявившие о себе: Г. В. Адамович, М. Алданов, Г. В. Иванов, В. Ф. Ходасевич, М. И. Цветаева… В книге «Русская литература в изгнании» Г. П. Струве утверждал: «Зарубежная русская литература есть временно отведенный в сторону поток общерусской литературы, который – придет время – вольется в общее русло этой литературы».
Русская литература не только не прервала свое развитие за пределами России, но и оставила значительный след в мировой культуре. Историки, исследующие судьбы русской диаспоры[1] этих лет, называют наиболее значительные «гнезда рассеяния» русских: Берлин, Прага, Белград, София, Константинополь, Харбин. Но все же главным центром русской культуры за рубежом до Второй мировой войны был Париж.
В хронике Тэффи «Городок» с грустным юмором повествуется о жизни русских парижан первой волны эмиграции: «Через городок протекала речка. В стародавние времена звали речку Секваной, потом Сеной… на что указывает существовавшая поговорка: «Живем, как собаки на Сене, – худо!»
Жило население скученно… Занималось промыслами. Молодежь большею частью извозом. Люди зрелого возраста содержали трактиры или служили в этих трактирах: брюнеты – в качестве цыган и кавказцев, блондины – малороссами. Женщины шили друг другу платья и делали шляпки. Мужчины делали друг у друга долги».
Роман Г. Газданова «Ночные дороги» рисует жизнь Парижа 30-х годов и судьбу русских, работавших парижскими таксистами. Из их среды и вышел этот талантливый писатель.
После фашистской оккупации Франции центр культурной и общественной жизни русской диаспоры переместился из Парижа в Нью-Йорк.
За рубежом оказались писатели и поэты, относящиеся к противоборствующим литературным направлениям и течениям: реалисты – И. А. Бунин, А. И. Куприн, А. Н. Толстой, И. С. Шмелев; символисты – К. Д. Бальмонт, Д. С. Мережковский, 3. Н. Гиппиус, Вяч. Иванов; акмеист Г. В. Иванов; эгофутурист И. Северянин; натуралист М. П. Арцыбашев и др. Естественны были разногласия, возникавшие среди них. Писательница H. Н. Берберова вспоминала: «Было… усиленное давление со стороны тех, кто ждал от нас продолжения бунинско-шмелевско-купринской традиции реализма. Попытки выйти из него никем не понимались, не ценились. Проза Цветаевой… не была понята. Поплавский был прочтен после его смерти, Ремизова никто не любил».
Объединяла всех ностальгия по утерянной, очевидно навсегда, России. Щемящее чувство потери звучит во множестве произведений, созданных в первые десятилетия русской эмиграции: «Слово о погибели Русской Земли» А. М. Ремизова, «Окаянные дни» И. А. Бунина, многие произведения И. С. Шмелева, М. Осоргина, лирические строки поэтов. Уже стало хрестоматийным стихотворение В. В. Набокова:
Расстрел
Бывают ночи: только лягу,
в Россию поплывет кровать;
и вот ведут меня к оврагу,
ведут к оврагу убивать.
Проснусь, и в темноте, со стула,
где спички и часы лежат,
в глаза, как пристальное дуло,
глядит горящий циферблат.
Закрыв руками грудь и шею, —
вот-вот сейчас пальнет в меня —
я взгляда отвести не смею
от круга тусклого огня.
Оцепенелого сознанья
коснется тиканье часов,
благополучного изгнанья
я снова чувствую покров.
Но сердце, как бы ты хотело,
чтоб это вправду было так:
Россия, звезды, ночь расстрела
и весь в черемухе овраг.
Среди многих проникновенных ностальгических стихотворений есть одно, принадлежащее Георгию Владимировичу Иванову (1894–1958), которое он посвятил своему другу – поэту Р. Б. Гулю. Оно остро и точно рисует трагизм духовного состояния человека в эмиграции.
«Нет в России даже дорогих могил…»
Нет в России даже дорогих могил,
Может быть, и были – только я забыл.
Нету Петербурга, Киева, Москвы —
Может быть, и были, да забыл, увы.
Ни границ не знаю, ни морей, ни рек.
Знаю – там остался русский человек.
Русский он по сердцу, русский по уму,
Если с ним я встречусь, я его пойму.
Сразу, с полуслова… И тогда начну
Различать в тумане и его страну.
И. В. Одоевцева, вспоминая о своем муже Г. В. Иванове, писала: «Настоящая классическая биография начинается не с рождения данного человека, а гораздо раньше. Надо нырнуть в прошлое, к его истокам…» Там, в прошлом – брак родителей поэта: полоцкого дворянина Иванова и баронессы Бренштейн из старинной и давно обрусевшей голландской семьи, имевшей в своем роду крестоносцев.
Счастливое детство сулило блестящее будущее. Любимого сына баловали: ему не только подарили остров на одном из озер имения, но и выстроили на нем «Юрочкин форт». Однако семью скоро настигло разорение. Отец лихорадочно искал выхода, но сумел найти только одно решение: застраховавшись на большую сумму, погиб, умело инсценировав несчастный случай. Много лет спустя сыну стало известно, какой ценой было куплено материальное благополучие осиротевшей семьи.
Георгий поступил в кадетский корпус, был весьма доволен своей судьбой и, последовательно пережив увлечения живописью, химией, стихотворчеством, остановился на поэзии. Он сблизился с Игорем Северяниным, был участником создания манифеста эгофутуристов, но при этом страстно мечтал об ученичестве у Гумилева. И случилось так, что сам Гумилев, прочитав напечатанные стихи Иванова, пригласил его стать членом «Цеха поэтов». Обычно такое вступление сопровождалось серьезной проверкой, а Иванова приняли «без экзаменов».
Удачное, даже блестящее начало творчества Георгия Иванова отмечали современники. Одаренность автора была очевидна. «Его тогдашние стихи, широкие, легкие, сладкие без всякой приторности, нежные без сентиментальности» (Г. Адамович) покоряли читателя.
«Ты не расслышала, а я не повторил…»
Ты не расслышала, а я не повторил.
Был Петербург, апрель, закатный час,
Сиянье, волны, каменные львы…
И ветерок с Невы
Договорил за нас.
Ты улыбалась. Ты не поняла,
Что будет с нами, что нас ждет.
Черемуха в твоих руках цвела…
Вот наша жизнь прошла,
А это не пройдет.
В свои первые поэтические годы Иванов был неразлучен с Мандельштамом. «Наперебой они сочиняли экспромты, пародии, стихотворные шутки…», – вспоминал Г. В. Адамович. У них была даже общая визитная карточка.
Но эти годы быстро прошли. Беллетризированная мемуарная проза поэта – «Петербургские зимы» и «Китайские тени» – дает ощущение той эпохи, хотя, как автор признавался H. Н. Берберовой, в этих произведениях «семьдесят пять процентов выдумки и двадцать пять – правды».
Уехав в 1922 году за границу, Иванов остался там навсегда и довольно скоро за ним утвердилась слава ведущего поэта русского зарубежья. Признавая мастерство, его нередко упрекали в излишней легковесности технически совершенных стихов. Не менее критичной была и самооценка поэта:
Как обидно – чудным даром,
Божьим даром обладать,
Зная, что растратишь даром
Золотую благодать.
И не только зря растратишь,
Жемчуг свиньям раздаря, —
Но еще к нему доплатишь
Жизнь, погубленную зря.
Подобные суждения звучали не раз. Горькое разочарование в собственном творчестве и вообще в искусстве содержится во многих строках поэта.
И все же, даже в состоянии безнадежности, нищеты, угасая в приюте для престарелых, поэт стремился сохранить веру в призвание, в силу искусства. Так рождались бессмертные строки:
«А что такое вдохновенье?..»
А что такое вдохновенье? —
Так… Неожиданно, слегка
Сияющее дуновенье
Божественного ветерка.
Над кипарисом в сонном парке
Взмахнет крылами Азраил —
И Тютчев пишет без помарки:
«Оратор римский говорил…»
Поэтический мир, воссозданный поэтом, был прекрасным и грустным, часто безнадежным, но его искренность увлекала читателя и рождала желание вступить в диалог (даже спор) с автором.
